Журналистика и медиарынок

За прошлый год в моем отделе трижды возникала вакансия. Всякий раз среди откликнувшихся на объявление были взрослые журналисты, старше меня (мне — 37), с опытом работы и даже статусом «обозреватель» в резюме.
И всякий раз оказывалось, что эти внешне солидные и интеллигентные «обозреватели» ниЧего не умеют и не в состоянии конкурировать даже со студентами.

К примеру, написать новостную заметку — вроде бы проще простого. Найти свою, эксклюзивную новость, сложно, а написать заметку по уже найденной, в которую ткнули пальцем, — элементарно. Вот типовая схема: что произошло, что все это значит, как происходило, каковы позиции сторон, что прогнозируют эксперты и насколько это явление распространено.

Однако для «обозревателей» эта наука оказывалась непостижимой. Мне сдавали и пространные рассуждения, и полезные советы, и взятую из Интернета старую информацию, переписанную в стиле «кто-то кое-где у нас порой». Было невозможно понять, ни где, когда и с кем все это произошло, ни откуда автор все это узнал.

Вообще культура работы с информацией оказалась у вроде бы опытных журналистов ниже плинтуса. Они не имели своей базы источников, не считая записной книжки с несколькими десятками телефонов (для сравнения: в моем электронном справочнике — более 600 страниц). Когда им помогали с контактами, они либо никуда не дозванивались, потому что звонили один раз, а не десять, либо задавали вопросы совершенно не по делу, либо довольствовались версией одной стороны и даже не пытались узнать версию другой.

Неумение работать с источниками иногда было поразительным. Когда «обозреватель» предпенсионного возраста позвонила одной общественной активистке, про которую газета пишет регулярно, эта активистка тут же перезвонила нашей корреспондентке, с которой обычно работает, и поинтересовалась, что это было и действительно ли эта женщина — журналист из нашей газеты.

Другого «обозревателя» отправили в суд, где вечером перед самым дедлайном ожидалось решение по резонансному делу. Нужно было всего лишь по телефону сообщить это решение, привести несколько цитат и описать обстановку и реакцию присутствующих. Человек проторчал в суде два часа, но добиться от него удалось только невразумительного «Судья пришла, судья ушла…». В итоге заметку на страницу за полчаса написала 22-летняя студентка-пятикурсница. Написала по сообщениям информагентств, корреспонденты которых тоже были в суде, но, в отличие от нашего «обозревателя», смогли все увидеть, услышать и во всем разобраться.

Практически все тексты «обозревателей» не содержали никакой «добавленной стоимости» — новой информации, которую корреспондент сумел добыть сверх имеющегося изначально.

Часто информация, наоборот, терялась и выхолащивалась. Приходилось брать исходные сообщения информагентств и вставлять оттуда те факты, цифры и цитаты, которые автор вычеркнул. Зато усилия авторов тратились на совершенно неуместное украшательство текста. Например, заметка про скандал в детдоме завершалась абзацем о том, что, возможно, все дело в числе 13, так как год у нас 2013?й, и об этом поговорим в следующих публикациях.

Типичный путь такого соискателя вакансии — две-три недели мыкания с безуспешным поиском тем и сдачей некондиционных материалов. После этого одни объявляли, что у них ничего не получается и больше они приходить в редакцию не будут. Другие на голубом глазу спрашивали, когда, наконец, их возьмут в штат, и делали удивленное лицо при моем ответе, что для этого нужно хотя бы сдавать тексты, которые не надо переписывать. Уходили после такого ответа обычно по-английски, не прощаясь.

Я тоже расстраивался, что обижаю вроде бы хороших людей. Приятных, дисциплинированных, начитанных. Поговорить с ними о жизни за чашкой чая — самое то. Но с написанием заметок у них почему-то не клеилось. Словно в голове что-то растет не оттуда. Словно они никогда не читали современных газет и всю жизнь проработали в другой журналистике — той, советской, где надо было не искать новости, а заниматься как бы публицистикой, но чаще — пережевывать пустопорожний официоз.

Судьба таких журналистов — досиживать до пенсии в государственных или корпоративных изданиях, которые за последнюю четверть века не изменились, не считая перехода на цвет и отказа от коммунистической идеологии. Те, кто пытались устроиться ко мне в редакцию, стремились вырваться из этого круга. Не получилось ни у кого! Никто не смог доказать, что журналист после 40 и тем более после 50 может быть востребован. Разумеется, есть исключения. Даже в информагентствах я знаю нескольких корреспондентов, которым за 60 и которые пашут так, что дай Бог молодым.

Но правило, к сожалению, таково, что начавший карьеру во времена позднего СССР и потом прозанимавшийся примерно такой же журналистикой всю жизнь, на нынешнем рынке труда обречен. Из гуманитарных соображений следовало бы давать этим журналистам пенсию в 45 лет, как дают военным. Военным даже проще, потому что армия не менялась все эти годы так стремительно, как менялась и продолжает меняться журналистика.

Иногда мне кажется, что за этими изменениями уже не успевает даже мое поколение 30-летних. Те, кто моложе нас, гораздо лучше ориентируются в соцсетях. Возможно, вскоре на рынке труда именно это будет определяющим. Тем более что «корреспондент печатной прессы» находится в списке профессий, которые исчезнут в ближайшие годы.

Значит, нужно стремительно учиться чему-то новому. Бежать быстрее, чем бегут растущие вдоль дороги деревья, как говорили в «Алисе в Стране чудес». Или — становиться начальником. Потому что тогда уже будет не важно, дурак ты или нет.

"Журналистика и медиарынок", № 02, 2014