Журналистика и медиарынок

  • Увеличить размер
  • Размер по умолчанию
  • Уменьшить размер
Оценка пользователей: / 1
ПлохоОтлично 

«Только индивидуальное —
в меру сил
в меру отпущенных сил —
сопротивление.
Но — сопротивление»

Не хочется участвовать в общедоступном соревновании на самое громкое и сильное проклятие. Или на самое страшное пророчество.
Фото: После физкультурного парада. Однокурсники. Слева направо: Павел Луговской, Ким Смирнов, Игорь Дедков. Май 1955 г.


Этот принцип Игорь Дедков определил для себя в ранней молодости.
Не принимать того, что не могут принять ни разум, ни душа,
не изменять себе.
И следовал ему всю жизнь.

«В судьбе есть какой-то «романный» порядок: уезжать политически подозрительным, поднадзорным и вернуться тридцать лет спустя, потому что теперь-то ты ко времени», — в словах, сказанных им в одном из интервью 1990 года, нельзя не почувствовать горькой иронии.

«Романный порядок» блистательного литературного критика, публициста начинался с событий весны 1956-го, захлестнувших журфак МГУ после 20-го съезда партии, разоблачения культа личности Сталина. Сколько лет прошло, но осталось в памяти ощущение свободы, проклюнувшегося чувства собственного достоинства — можешь говорить, что думаешь…
И еще — Дедков, сказавший первое слово. Мы, второкурсники, с жадностью читали полоски машинописного текста, наклеенные на четырехметровый ватман факультетской стенгазеты, — его доклад, с которым он, секретарь курсового комсомольского бюро, выступил на собрании своего четвертого курса. Как же мы им восхищались! Умен, открыт, честен, отважен! И казалось, что процитированные слова Лусталло, журналиста времен Великой Французской революции, — «Великие мира кажутся нам великими только потому, что мы сами стоим на коленях. Поднимемся!», — принадлежат ему, Игорю.
Но мало ли кем мы очаровываемся в юности, удивляясь потом самим себе. А Дедков не разочаровал — ни статьями, ни книгами. Не разочаровал и своим разочарованием в том, что происходило с нами, со страной, когда, казалось бы, наступило его время. Не все сразу принималось в его статьях начала 90-х, но хотелось не возражать, а понять, потому что в них была боль, с которой не спорят. «Я заболел от запахов расцветшей «демократии», — записал он в своем дневнике.
Открывая любую из его книг — «Во все концы дорога далека», «Любить? Ненавидеть? Что еще?..», «Обновленное зрение», его «Дневник. 1953—1994», — ощущаешь масштаб дарования, интеллекта, попадаешь под обаяние личности, исповедальной искренности.
В подготовленной к изданию новой книге «Игорь Дедков: «Наше живое время» собраны его статьи, эссе, интервью, воспоминания тех, кто его знал, — от школьных и университетских товарищей до известных писателей, критиков.
Есть в книге интересный документ — диктофонная запись 1990 года, опубликованная без всякой правки. Беседа с Дедковым историка (тогда кандидата, сегодня доктора исторических наук) Елены Зубковой, занимающейся новейшим временем. Она со скрупулезностью ученого восстанавливает многие события жизни собеседника, времен, им прожитых: начало оттепели и ее конец, застой, перестройка…
Ей интересно и содержание дедковского доклада «О месте журналиста в общественно-политической жизни страны».
Сильная заявка для студента.
Текст доклада странным образом исчез. И Игорь вспоминает, боясь быть неточным. Начало, как ему помнится, включало не только антисталинистскую критику, но и критику всей тогдашней идеологии.
А вот в последней фразе уверен: «Доверяя Центральному комитету, мы должны внимательно следить, чтобы старые догмы не были заменены новыми, хотя и более прогрессивными. Гарантия отныне — бдительность народа».

«— Ни много, ни мало!.. А чувствовали, что «бомбу подкладываете»?
— Да. Видимо, мы собирались все это встряхнуть. Хотелось встряхнуть. Иначе зачем бы я все это писал, доклад писал?! Зачем бы мы позвали стенографисток?!

— Вот это любопытно: ведь люди еще не перестали бояться, а вы стенографисток приглашаете?
— Нет, мы ничего не боялись. Пришли девчонки со второго курса... Была среди них моя будущая жена (тогда она этого, конечно, не знала). Они втроем все застенографировали, потом распечатали, и все это было вывешено для прочтения…
Меня, вероятно, воодушевляли чисто политические цели — не цели даже, а проговорить какие-то политические вещи — для меня было важно. Но уже на том первом собрании поднялась волна критики учебного процесса….
Почему-то критика учебного процесса очень многих увлекла. Гораздо меньше увлекало вот то, что меня интересовало… «Нести по кочкам» преподавателей гораздо было увлекательней…
А что требовали студенты? Пересмотра программ, убрать какие-то лекционные курсы. Но критики курса марксизма-ленинизма как такового не было. Что все это ужасно преподавалось, об этом говорили. Но не больше. Предлагали завести учебную газету. Учебная газета появилась на факультете только после этих наших требований…»
Впервые удивляешься раннему взрослению, ранней зрелости Дедкова. Конечно, мы, младшие (думаю, и старшие), смотрели на него снизу вверх, но не осознавали, что это уже мыслитель.
«— Реальные мои чувства тогдашние, они были более сложными. Все же структуры (в стране) оставались! Все осталось прежним. Все на местах, и все — на местах. Казалось, перемены — это добрая воля одного человека…

— Партия не выпустила процесс из-под контроля?
— Да, именно так. Конечно, ничего не выпустила…
Нас посадили на скамью подсудимых («Скамья» — партбюро, вузком, райкомы, партийный и комсомольский — Т.А.), обвиняя в мелкобуржуазной распущенности, нигилизме, анархизме, авангардизме, бланкизме, троцкизме, в политической невоспитанности, в политической незрелости, даже в растлении малолетних — в том смысле, что, оказывается, на том собрании мы приняли обращение к младшим курсам…»
Преподаватели по-разному относились к «бунтарям». Кто-то сочувствовал, пытаясь отвести от ребят жесткие меры, кто-то перестраховывался. От Дедкова, именного стипендиата, публично отказался руководитель дипломной работы — «по идейным разногласиям со студентом». Но опального студента поддержал другой преподаватель — Петр Алексеевич Николаев, будущий член-корреспондент РАН.
Он почувствовал в авторе дипломного сочинения личность незаурядную.
А сочинение о полемике в русской журналистике 1895—1896 годов вокруг книги Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» требовало колоссальных знаний. Защита прошла блистательно, несмотря на настрой главного оппонента: «Диплома Дедкову давать нельзя!»
Казалось бы, такого выпускника ждет — либо аспирантура, либо одна из центральных газет, а его направили (чаще говорили «сослали») в Кострому. В глаголе «сослали» было не пренебрежение к старинному русскому городу, а оценка бдительности надзирающих органов.
Мог бы не ехать, в это время у него обострился туберкулез, настигший его еще в детстве, в войну. Но он не пытался использовать особые обстоятельства — ведь все ребята уже разъехались по районным газетам — на Север, на Дальний Восток. Он попросил лишь об одном, чтоб распределили в областной город не очень далеко от Москвы — отец болен.
Вслед за Дедковым двинулось и его «Дело» в областной комитет госбезопасности, к которому был подшит донос.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЛЮБИМОЙ ДЕВУШКИ ТАМАРЫ САЛЬНИКОВОЙ, БУДУЩЕЙ ЖЕНЫ.
«Еще вчера утром я не могла представить, что назавтра окажусь в Костроме. Но днем в факультетском коридоре меня подозвал Гриша Водолазов:
— Давай выйдем на улицу!
В университетском дворе он кратко, прямо-таки телеграфным стилем успел сказать мне:
— Как бы Игорю сообщить?! Всех по очереди стали вызывать в КГБ... Меня уже допрашивали. Письма не пиши, не надо. Письма читают.
Говорю вечером маме: так и так. Она взволновалась пуще меня. Игоря мама моя всегда любила. Переживала, что он уехал больным, да в чужой город. А маловнятное слово «кагэбэ» («энкавэдэ»? — переспросила она) прозвучало для нее как угроза неведомой беды».

В «Деле» всплыл «кружок». Студенты решили изучать теорию диктатуры пролетариата. Замысел не состоялся. Собирались один раз на Ленгорах. Было человек десять, своих, со своего курса. Но среди собравшихся оказался осведомитель. А госбезопасность пуще всего боялась любых организаций. Допросили всех ребят от Анадыря до Пскова.
В Костроме допрашивали Дедкова не раз, заставляли писать объяснения.
«— Если б мне не пришло в голову в Костроме начать переписку со своими товарищами и договариваться: «Давайте летом встретимся; этот сделает доклад о... литературе, тот — о политике», то, может быть, ничего бы и не было… Это же все попытки были: мы хотели понять, что происходит… И я тогда, в те годы, принял решение, что всякая попытка организованного противодействия обречена на провал, настолько все это контролировалось…
Возможен один только путь — путь индивидуальный, путь духовного (это как-то красиво будет звучать, но для внутреннего употребления годится), морального сопротивления. Но — индивидуального. Потому что все перекрыто. Я это почувствовал даже физически, что все перекрыто. Если ничтожного бывшего студента, который сидит в провинциальном городе, пишет только письма и получает письма, — и его нужно так вот обложить со всех сторон! То ли им там делать было нечего. То ли их было так много, что их на всех хватало. И организация уже не имела смысла».
В 1965 году я встречалась с Дедковыми в Костроме и слышала от Игоря, что его не дал сожрать госбезопасности первый секретарь обкома партии. По наивности решила, что и слежки уже никакой, но она продолжалась вплоть до 1987 года. И сейчас, «вслушиваясь» в долгую беседу, которую направляет исследователь новейшего времени, понимаю, что отнюдь не благосклонность первого лица, умного человека помогла ему и выстоять и столь плодотворно прожить костромские годы. Игорь сам выстраивает свою линию жизни, линию поведения при размытых границах нравственного и безнравственного.
Хороший человек секретарь обкома принимает участие в идеологическом гонении на его товарищей, преподавателей пединститута. А другой хороший человек (Игорь без всякой иронии говорит «хороший»), секретарь по идеологии, как-то признался, что читал всю его переписку — с Тамарой, с родителями. («Это же убийственно».)
Таков воздух времени. И все-таки…
«— Наперекор всему я проводил свои идеи, взгляды всюду, всегда.
Я нигде никогда не уступал. Если меня просили выступить, сказать что-то перед журналистами (к примеру, тема «Ленин и печать» или еще что), я все равно твердо вел свое... И они в конце концов стали со мной считаться, стали допускать, что в этом городе на этом уровне может существовать такой человек. Стали считаться и делали даже какие-то жесты, чтобы меня как-то признать. Союз журналистов областной — это, наверное, была единственная во всем Советском Союзе журналистская организация, которую возглавлял не редактор газеты и даже не заместитель редактора, а зав. отделом. Единственный, уникальный случай на весь Советский Союз, потому что обком сказал: «Пусть...»
Я мог идти поперек, но они смирились, они меня уважали. Я мог бы сказать, что заставил себя уважать, но это не отвечает сути.
Я, конечно, никого не заставлял…»

Он много писал о Костроме, которую душой принял, полюбил, о провинциальной культуре. Его статьи в «Комсомолке», «Литературке» открывали ярких, интересных людей — писателей, художников, историков, краеведов. Он защищал все талантливое от местного идеологического пресса.
И костромичи отвечают ему такой же искренней любовью. Мемориальная доска на доме, где он жил. (Игорь Дедков 1934—1994. Его слова: «В пятьдесят седьмом после Московского университета я приехал в Кострому работать. Позже понял, что приехал жить».
И слова о нем: «Через тридцать лет из этого дома уезжал человек, составивший славу и достоинство отечественной культуры»). Ежегодные Дедковские чтения в апреле. Литературная премия имени Дедкова, именные стипендии студентам педагогического института (теперь — университета), где Игорь Александрович преподавал.
В 2011 году в Костроме создан Межрегиональный научно-просветительский центр имени И.А. Дедкова, состоялась научная конференция: столица и провинция в творческой судьбе Дедкова…
Живя в Костроме, он публиковался в ведущих литературных журналах, заявив о себе как яркий публицист, глубокий литературный критик. Его мнением дорожили маститые, можно добавить, лучшие писатели.
Многое удалось… Не дает покоя мысль о том, сколько общего времени и сил было погублено, поглощено родным государством, его маниакальным желанием «дойти до каждого человека», определить даже место каждого в пространстве: «Если вдуматься, то это ведь ужасная трата времени и сил, ведь то, что я жил и делал там, — на это, посчитайте, ушло тридцать лет, — говорит И.Д. Елене Зубковой. —Лучшие годы жизни, что называется. С двадцати трех лет...»
В 1987 году он получил от Сергея Залыгина приглашение в «Новый мир», на должность заместителя главного редактора. Лестно — журнал Твардовского! Он с благодарностью согласился. Но в это время в журнале «Вопросы литературы» выходит его статья о разрекламированном романе Ю. Бондарева «Игра». Он задел не просто писателя, а писательского начальника, и Союз писателей сделал все, чтобы не подпустить Дедкова к «Новому миру».
Он принял приглашение «Коммуниста», который стал к тому времени интересным перестроечным журналом, собрав авторитетных философов, экономистов. Но после переезда в Москву началась не лучшая полоса жизни.

ИЗ БЕСЕДЫ С Е.З.:
«— Вы сожалеете?
— Ну... в какой-то степени жалею, конечно, потому что у меня нет теперь сосредоточенности. Я занят черт знает чем. Занимаюсь политикой. В чистом виде. При том бессмысленно то, что я делаю.

— Но Вы же журналу дали многое, имя дали... Высоковато я взяла, но когда вы появились в «Коммунисте»… журнал стала читать совершенно новая аудитория. Мы стали читать.
Отвечая в это же время на вопрос корреспондента «Литгазеты», почему он снизил писательскую активность, И.Д. сказал: — Во-первых, писать стало труднее. Все, что происходит, надо пережить и понять. Непривычная свобода и какое-то новое чувство ответственности. Прежде я твердо знал, против чего я и за что в жизни и литературе. Наверное, и теперь это знаю, но то, что раньше говорить было трудно, сейчас говорить легко, и потому не хочется.
Не хочется участвовать в общедоступном соревновании на самое громкое и сильное проклятие. Или на самое страшное пророчество! Или на самое сенсационное разоблачение Ленина и большевизма. Или на звание самого-самого большого патриота России». Индивидуальное, нравственное сопротивление. Читатель его почувствует в статьях из книги «Игорь Дедков: наше живое время», которые мы публикуем в июньском и июльском номерах нашего журнала с разрешения составителя Тамары Федоровны Дедковой.


Тамара Александрова

"Журналистика и медиарынок", № 06, 2012


 

ЖУРНАЛИСТИКА И МЕДИАРЫНОК: НАШИ АВТОРЫ

Алексей Белянчев, газета «Вечерняя Москва»
Мы, не сговариваясь, вдруг подумали: если газетный читатель средней и старшей возрастной категории (еженедельник как раз для нее, а молодежь, бытует мнение, больших объемов не читает) в письмах все время просит дать «почитать что-то серьезное», почему бы не разыграть материал на восьми полосах, снабдив его «плоскими», но теледокументальными приемами. Так родился новый жанр – «газетный фильм».