Журналистика и медиарынок

  • Увеличить размер
  • Размер по умолчанию
  • Уменьшить размер
Оценка пользователей: / 0
ПлохоОтлично 

ПОЛУМЕРТВАЯ ЛОШАДЬ

Есть мнение, что газеты больше не нужны. Между тем в них можно прочесть немало интересного. Индейцы говорят: «Если ты обнаружил, что едешь на мертвой лошади, надо спешиться». Ровно это я и предлагаю: рассмотреть, насколько жива наша лошадь.

Производство правды - трудная вещь

Моя четвертая власть ограничивается, в общем, правом задавать вопросы, на которые многие люди почему-то отвечают, хотя это им часто не по нутру. Вот и тут начну с такого же «не по нутру» вопроса к себе самому: а я-то кто такой?

Снился мне сон: я перед белой дверью без ручки с этой стороны, сбоку висит объявление, написанное крупным, как бы детским почерком оно давно уже выцвело. Дверь открывается. Передо мной — Архангел. Спрашивает: «Ну давай, рассказывай, что ты там делал-то, Леня?». — «Ну… Я там, видите ли, собирал всякие новости»… — «Говно твои новости, — скажет Архангел.

— Вот они были, и их уже нет, это пустое, думай еще». — «Еще, — я скажу, — я рассказывал людям разного рода истории…» — «Сказки все твои истории, и нового в них ничего нет, а что же в сухом остатке?»

Он помрачнел, усталый, а я сказал, оробев: «Ну, если реально, то за двадцать лет этой журналистики я вытащил из тюрьмы человек пять, может, семь, а может быть, даже десять. Но это большей частью было давно, а теперь нас никто и не слушает».

Подобрев, он скажет: «А! Может быть, ты правозащитник?». — «Нет, увы. Я только рассказывал про людей истории, и если про кого-нибудь оказывалось не особенно интересно, я не тратил много времени, чтобы им помочь»… Ему же не соврешь.

Может быть, спасение в том, что я историк? В Вавилоне, кажется, еще не писали историю, там они писали на глиняных дощечках законы на вечные времена. Писать мифы не имело смысла, потому что их и так все знали, но потом появился Геродот, он был, наверное, первый журналист, он просто стал писать заметки, чтобы были.

Четыре евангелиста тоже записали, как оно было по правде, а что у нас появилось потом много вопросов к ним — так ведь, как поняли, так и записали, не все вот так вот сразу можно понять и отделить важное от неважного.

Покойный о. Георгий Чистяков объяснил в своей книжке, чем отличаются апокрифические евангелия от настоящих: в апокрифах каждый старается протолкнуть какую-то свою идею, например один выгораживает евреев, другой наоборот. Так то пропаганда, а Матфей, выходит, был журналист.

Дело не в рейтинге, не надо с потребительской точки зрения сравнивать тиражи Сервантеса с ценами на колбасу.

Во тьме семидесятых Московская Хельсинкская группа выпускала свою хронику тиражом четыре-шесть экземпляров, последний «слепой», столько за раз пробивала через копирку машинка Людмилы Михайловны Алексеевой. Когда я ей сказал, что она была журналисткой, она очень удивилась, но потом согласилась, что, пожалуй.

«Газета живет один день» — эта старая журналистская максима объясняет с другого конца ее (газеты) какую-то причастность к вечности. Актуальность растягивается на всю историю, которую теперь уже никуда не денешь.

Один писатель сказал о нашей газете: «Производство правды». Трудная вещь, вредное производство, пенсию бы на пять лет раньше получить, у меня бы уже была, но добычу правды невозможно остановить. Она хочет быть узнанной через нас, она нас не спрашивает, надоело нам или нет.

«Вот, — скажу я Архангелу, — если есть сколько-нибудь этого необъяснимого вещества во всем, что мы делали, прости нам все остальное и открой нам эту белую дверь». Хватит ли процентного содержания в руде вот, наверное, в чем вопрос.

Мерзкая короста

Теперь заглянем в сегодняшнюю газету или на экран, или на сайт — это все одно и то же, что объединяется словом «носители». Кроме передовицы о вставании с колен, моря крови, «угадай мелодию», кроссворда, красотки и прогноза погоды, там есть еще сколько-то новостей.

Но сейчас они уже не пахнут потом и кровью, как привыкли те, кто сам их хоть раз добывал, их просто таскают друг у друга с сайта на сайт, за ними не видно ни смысла, ни труда, и дело даже не в том, что они все вообще не про то.

Они виртуальны, взялись ниоткуда, никуда и сгинут, потому что правда в них уже неотличима от фикции, от постановки, и это называется «средство массовой информации», или «СМИ».

Кто первый придумал так породнить газету с железнодорожным расписанием, я искал в Интернете, но не нашел.

Информация, бессмысленная сама по себе и, как нарыв, раздувшаяся, пожирает самое себя и все живое, а средства ее «массовые» превратились в мерзкую коросту.

Но обозвать газету «СМИ» додумался бы только большевик, в других местах это называется «mass media», скорее «массовая коммуникация», а с учетом российского ума и по-русски я бы называл нормальную газету «ОКР»: Орган коллективной (массово она не случается) рефлексии.

Мало понять, что произошло, нужно это еще сразу же как-то и осмыслить. Так в принципе устроена человеческая голова в отличие от головы, скажем, собаки, которая отреагировала на информацию (тут кто-то пописал), понюхала, лапку тоже задрала и дальше побежала.

Но журналист как историк должен осмыслить новость сразу же, не отходя от печки, находясь в гуще истории, тут нетрудно ошибиться, а будущих историков эта ошибка может далеко увести. Не говоря уж о пропаганде.

Но пропаганда, как подметил о. Георгий по поводу апокрифических евангелий, в конечном итоге не проходит, и никакие «комиссии по недопущению пересмотра истории в ущерб» кому бы то ни было не спасут. А непонимание, недопонимание чего-то, конечно, возможно.

Нужно соответствовать, стараться, учиться, работать, пахать, потеть, рисковать, вообще расти над собой. А кому охота?

Раскрасить Штирлица, понятное дело, проще, да и выгодней, наверное. Все теперь спрашивают: что происходит с журналистикой? По большому счету с ней происходит то же самое (в той мере, в которой она является культурой), что с литературой, музыкой, религией, наукой, политикой, кино, штанами наконец.

В России сейчас происходит то, что, перемещенный большевиками в Париж, увидел там Бердяев: цивилизация побеждает культуру, то есть повсюду торжествует попса (временно, как можно надеяться с оглядкой на историю).

Троицкий (опять же вычитал у себя в газете, полезно все-таки ее почитать) объяснил, почему шоу-бизнес раскручивает именно плохих певиц, а не хороших. Плохая никуда не денется от хозяина, а хорошая возьмет и сбежит. Это просто нежелание рисковать.

Точно так же редактору телеканала проще забить эфир и даже новости ничего не значащей чепухой, чем рисковать чем-то подлинным.

Впрочем, и Ельцин, чтобы «певица» вдруг не отвязалась, взял и раскрутил нам сами знаете кого.

Нулевая власть

И последний вопрос, который все время задают: почему не закрыли «Новую газету», когда это было еще совсем не сложно сделать?

А кто их знает. Это просто факт истории и культуры. Это феномен так называемого чуда, а оно на то и чудо, чтобы существовать вне законов как бы объективного мира.

Но важную роль в технологии чуда сыграло то, на что мы все время, недопонимая, жаловались: отсутствие денег. Если бы я был Сурковым (например), я бы еще года три назад отвалил «Новой газете» кучу бюджетных денег, сразу набежали бы совсем другие ребята и сделали бы то же, что сделали со всем остальным (но мы же тоже умные, и мы бы денег, возможно, и не взяли, не заглотнули бы соблазн).

Вернусь к мысли о власти. Когда она закрыла «Новую» в Самаре, возбудив против самарского редактора липовое уголовное дело о покушении на имущество Била Гейтса, московская редакция направила меня туда.

В Самаре я обзвонил всех (секретарш всех), кого можно, два дня просидел в гостинице у телефона и уехал не солоно хлебавши — моя четвертая власть, заключающаяся только в праве задавать вопросы, оказалась равна нулю.

А когда-то, когда я, еще будучи кандидатом юридических наук, начинал в «Крокодиле» внештатным корреспондентом, я был уверен, что после моего фельетона кому-нибудь объявят выговор как минимум, а могут и посадить, и это было страшно тоже. Но это была не наша власть, а власть ЦК, которому в равной мере подчинялся и журнал «Крокодил», и все остальные.

«Новая газета» никогда не была органом ЦК или кого бы то ни было. Тем не менее некоторые люди на вопросы все-таки отвечают, хотя они им не по нутру, но происходит это все реже и реже.

Что заставляет человека, в котором осталось какое-то представление о чести, отвечать журналисту?

Журналист как таковой не представляет никого, но он в каком-то онтологическом смысле представляет саму правду — вот она и заставляет.

Сегодня у нас этой власти нет, потому что правда еще вчера была нужна очень и очень немногим. Когда есть халявные нефтяные деньги, тут не до правды, хочется успеть просто пожить. Однако они кончились. А правда-то где? Вот тут-то мы ее и взыскуем.

Конечно, мы уже и сами к этому не готовы. Продались, зазнались, опопсели, обленились мыслью. Надо приходить в форму.

А что газета уже никому не нужна — это неправда. Хоть на бересте, хоть на компьютере она будет всегда, как будет и правда, покуда существует этот мир.


Автор — обозреватель «Новой газеты», секретарь Союза журналистов России.

"Журналистика и медиарынок", № 6, 2009.

 



 

ЖУРНАЛИСТИКА И МЕДИАРЫНОК: НАШИ АВТОРЫ

Светлана Макаренко, газета «Крымские известия, Республика Крым
Для себя решила: моими героями должны быть люди, делающие открытия, которые меняют нашу жизнь к лучшему. Люди, которые уверены, как Константин Циолковский, Что «невозможное сегодня станет возможным завтра».