ОБРЫВ СВЯЗИ
Казалось, печальный опыт Екатерины II должен был многому научить потомков. Но они учились только одному — как «держать и не пущать!»
Секретная властьПрочитав изданное Александром Радищевым «Путешествие из Петербурга в Москву», Екатерина II была уязвлена в самое сердце. Все свое царствование она денно и нощно пеклась о России и русском народе, а тут какой-то писателишка имеет наглость утверждать, что все ее труды напрасны! Обидевшись, государыня лишила Радищева дворянства, чинов, ордена и отправила на десять лет в сибирскую ссылку, а весь тираж первого в новой истории России шедевра публицистики велела истребить. Императрица славилась умом и расчетливостью, но не могла взять в толк простой истины: критика государственных порядков не имеет никаких последствий только при полной свободе слова. Ругай сколько хочешь — даже мало кто и читать-то станет. Однако стоит автора репрессировать и произведения изъять, как сам он становится героем, а тексты его начинают расходиться в самиздатовских списках. Вот ведь и радищевское «Путешествие», несмотря на арест почти всего тиража в 650 экземпляров, пошло гулять по стране во множестве рукописных копий (только до нас их дошло больше сотни), а сам автор давно включен в почетный список виднейших отечественных диссидентов.«Солнце нашей поэзии» вплоть до 1860-х годов светило большей частью в самиздате. Современный исследователь Юрий Дружников подсчитал: при жизни Александра Пушкина, «родоначальника новой русской литературы», не были опубликованы 77 процентов его стихотворений, 84 процента поэм, 82 процента сказок, 75 процентов пьес и 76 процентов романов и повестей.В дальнейшем заботы царя и его корпуса жандармов сменились не менее навязчивыми заботами советских пушкинистов, которые тоже лучше автора знали, что и как надо писать. Вот всего один пример: в академическом десятитомнике, не раз переиздававшемся при советской власти, в строках «Зависеть от властей, зависеть от народа / Равно мне тягостно…» слово «властей» из белового варианта ничтоже сумняшеся было заменено на слово из чернового варианта — «царя». Очевидно, чтобы не вызывать у советского читателя опасных ассоциаций. Уже на нашей памяти по радищевскому пути — правда, без кандалов — был отправлен Иосиф Бродский, и Анна Ахматова тут же безошибочно предугадала его будущее, сказав: «Какую биографию они делают нашему рыжему!» Объявлять секретным то, что характеризует деятельность власти, — наша давняя традиция.Спрут глупости«До января С 1700-го до начала 1860-х и с конца 1920-х до второй половины 1980-х годов самой большой тайной оставался госбюджет. Засекречивался он не столько от врагов, сколько от своих же — чтобы не знали, какие суммы идут на военные нужды.Суммы же были не просто огромными — неподъемными для страны: к примеру, военные экспедиции Петра I отнимали 80—85 процентов дохода России, а в начале 1980-х годов, по данным генерала Дмитрия Волкогонова, «из каждого рубля государственного бюджета… на военные нужды шло около 70 копеек!» Для того чтобы скрывать подобные тайны, требовалась мощная цензура. И вот тут власть, того не подозревая, запустила второй бумеранг, который, возвращаясь, бил по ней самой же. Уже в эпоху Николая I — кстати, очень высоко ценимую корифеем исторической науки Сталиным, — цензура стала тотальной. «Учреждено новое цензурное ведомство для учебных и всяких относящихся к учению и воспитанию книг, — записывал в 1850 году в своем дневнике профессор Санкт-Петербургского университета Александр Никитенко, долгое время служивший в цензурном ведомстве. — Итак, вот сколько у нас ныне цензур: общая при министерстве народного просвещения, главное управление цензуры, верховный негласный комитет, духовная цензура, военная, цензура при министерстве иностранных дел, театральная при министерстве императорского двора, газетная при почтовом департаменте, цензура при III отделении собственной Его Величества канцелярии и новая, педагогическая. Итого: десять цензурных ведомств… Я ошибся: больше. Еще цензура по части сочинений юридических при II отделении собственной канцелярии и цензура иностранных книг — всего двенадцать». При советской власти гигантский спрут Главлита контролировал всю печатную продукцию страны, от центральных газет до районок далекой глубинки и от собраний сочинений классиков до материалов научных конференций, размноженных на гектографе. Вполне естественно, что при столь всеобъемлющей слежке, отданной на откуп чиновникам, то и дело доходило до откровенной глупости. При Павле I из боязни «якобинской заразы» запретили в печати употреблять слова «свобода», «представитель», «отечество», в преддверии реформ Александра II — слово «прогресс»... Грозные нотки в раскатах хохотаА при Брежневе под запретом оказались целые пласты государственной и социальной жизни — любая критика КПСС и партфункционеров, внешней политики, принципов социалистического реализма, мало-мальски объективное освещение диссидентского движения, признание таких явлений советской действительности, как милитаризация экономики и ее рабская зависимость от импорта, коррупция, массовая бедность, проституция… Короче, права была участница телемоста Советский Союз — США: «В СССР секса нет!»Официально советские журналисты именовались «проводниками идей партии», но сами они с горькой усмешкой говорили про себя: «Полупроводники. Потому что только в одну сторону». Точней не скажешь, ведь если партидеи мы худо-бедно еще несли, то истинное мнение народа в СМИ разглашать было запрещено. В результате «верхи» знали о том, что делается «внизу», только из сообщений сексотов, которые исправно поставляло известное ведомство. Народ понимал: власть боится правды, — и смеялся. В одном анекдоте докладчик на партсобрании сообщал, что в Криворыльске введена в строй электростанция, спущен на воду атомоход, задута домна, построен университет. Инженер Иванов послал в президиум записку: «Я только что был в Криворыльске в командировке, ничего там нет». Докладчик ответил: «Товарищ Иванов! Газеты надо читать, а не мотаться по командировкам!» В другом анекдоте Брежнев пригласил на военный парад Александра Македонского и Наполеона. Александр Македонский сказал: «Будь у меня такие колесницы, как твои танки, я покорил бы весь мир». А Наполеон сказал: «Будь у меня такая пресса, как у тебя, мир никогда не узнал бы, что я проиграл вашим русским войну». Запрещая открыто говорить о том, что наболело в общественном
сознании, власть стремилась себя обезопасить. Но выходило наоборот: своими же
руками оборвав обратную связь, она плохо слышала народный смех и уж вовсе не в
состоянии была разобрать грозные нотки в раскатах этого хохота.Автор — редактор отдела специальных проектов газеты «Невское
время». "Журналистика и медиарынок", № 5, 2009 |
